Праздник со слезами на глазах
Помнить, нельзя забыть
ПОГОДА в Омске +17°C
вечером+ 20°C
завтра 16°C
ПРОБКИ в Омске
Евгений Бабаш: «Актер похож на сороконожку, которой рассказали, как она ходит»
Бывший актер, а ныне — режиссер-педагог Лицейского театра Евгений Бабаш — о том, как артист стал режиссером, режиссер — педагогом, а театр превратился в «персональную йогу».
— Когда-то ты был в Лицейском ведущим актером. Сегодня ты режиссер-педагог, работающий с детьми. Актерство — в прошлом?
— Актерских амбиций у меня сейчас нет, разве что пошалить захочется. Наиграться я вполне успеваю во время репетиций. Вспоминаю свои роли и понимаю, что не доволен ни одной работой. Видимо, из театра тогда я ушел как раз потому, что мне стало тесно и некомфортно. Сейчас я вместе с ребятами пытаюсь на ощупь найти театр. Я благодарен художественному руководителю Сергею Тимофееву, что шесть лет назад он позвал меня в Лицейский и дал карт-бланш. Только сейчас до меня начало доходить, что это за профессия — режиссура. Сложнее дело мне трудно представить. И оно мне стало нравиться.
— Последние пару лет главные награды фестиваля «Неделя экспериментального театра» — у твоих спектаклей. Это прибавляет уверенности?
— Эти фестивали тяжело мне дались. Пообщался с театральными людьми со стороны, не из омской среды. Когда они сказали мне, что спектакли хорошие, не поверил и начал их «пытать». Да, говорили, поучиться еще, опыта набраться, но в целом то, что я делаю, заслуживает интереса. После этой похвалы я почувствовал свою полную несостоятельность — будто аванс под честное слово получил. Ушел в книги, самообразование, пытался понять, что в театральном мире происходит, как работают другие.
— Но ты ведь чувствуешь, что твои постановки успешны, что зритель идет, билеты покупают, в городе говорят, интервью вот берут.
— Да, это, конечно, имеет место. Но, наверное, есть и внутренние счеты с самим собой. Отсюда и сомнения. Недовольство собой — мощный стимул двигаться дальше.
— Можно сказать, что ты поселил в Лицейском театре дух экспериментальности, чего раньше практически не было. Появились закрытые показы, какие-то пробы, которые так и называются «пробы». Это прижилось?
— Лично мои спектакли не эксперименты, я их делаю так, как понимаю и вижу театр.
Но если они таковыми выглядят со стороны, то я не виноват. И вообще театр движется в направлении поиска: например, последняя премьера художественного руководителя «Ивонна, принцесса Бургундская» тоже в определенном смысле эксперимент, шаг театра в новом направлении. С этой точки зрения, наверное, мы и правда с ребятами задали какое-то движение, «завертели».
— Сейчас ты работаешь над новым спектаклем. Что это будет?
— Не скажу — пусть будет сюрприз.
— Про что?
— Про любовь. Но мы и похулиганим немного — без этого никак. В пьесе — шесть персонажей, но, скорее всего, «досочиняем» еще. Поэтому зритель увидит не совсем то, что написал автор. Работа идет с основной труппой при участии нескольких ребят-студийцев.
— Этим летом ты набрал совершенно новую студию. Прежние ученики после пяти лет занятий разошлись. Не обидно терять тех, кто мог бы стать неплохим актером? И вообще — столько было вложено сил, нервов, опыта, и в итоге все надо начинать сначала…
— Конечно, в постоянных вводах новых актеров нет кайфа. Дети уходят, а спектакли остаются, и каждый раз при вводе нового человека нужно выстраивать спектакль под него. Но, несмотря ни на что, работать с ними очень интересно. Ребята, пришедшие ко мне в этом году, совсем другие — не такие, как моя первая студия. Может быть, я так сильно изменился за это время, и потому пришли другие люди. Говорят ведь, что подобное тянется к подобному. В первой студии были умные, красивые, интеллектуальные ребята, с которыми мы много чего сделали, и все они как на подбор были «мозговички». Новый набор оказался каким-то хаотичным. На просмотр их пришло больше, чем было нужно. А я как раз занимался подготовкой юбилейного вечера для театра, и времени на каждого просто не было. Я попросил их сразу сделать показ. И они сделали! Сегодняшняя моя студия — это такой мини-заводик, где все отрегулировано и самоорганизовано. Я с ними дружу так же, как и с первыми ребятами, но уже точнее понимаю, что такое дистанция.
Мне нравится, что в свои 13—16 лет они еще открыты миру. У них нет барьеров в голове, нет страхов, нет пунктов «сверхзадача», «техника» и так далее. Чем меньше человек знает о театре, тем проще ему играть. В отличие от сложившегося артиста, они просто выходят на сцену и делают. Опытный артист похож на сороконожку, которой рассказали, как она ходит. И даже кружку вынести на сцену просто так уже нельзя без психофизики и мотивации. Ну а насчет того, что никто из ребят не решил стать актером — никаких проблем. Проблема только в том, что ты сам к ним привыкаешь. Я не коплю учеников, поэтому я учусь их отпускать.
— Родители не ставят тебе в укор, что ты пытаешься «воспитывать» чужих детей, не имея своих?
— Были такие разговоры, мол, вот когда у вас будут дети... Но вы извините, я уже шесть лет как «многодетный». Да, почему-то считается, что если собственных детей нет, значит, ты в принципе ничего не можешь о них знать.
— Какой твой главный вывод за шесть лет работы с этой аудиторией?
— Я стал понимать, что важно заинтересовать не актера, а человека. Надо возбудить в нем любопытство, чтобы он сказал: «Ну-ка, ну-ка, как это?». Каким образом ты добьешься в нем этого импульса — неважно. Главное, чтобы человеку хотелось пойти и сделать — попробовать что-то новое. От этого театр становится только интереснее.
— Лично мои спектакли не эксперименты, я их делаю так, как понимаю и вижу театр.
Но если они таковыми выглядят со стороны, то я не виноват. И вообще театр движется в направлении поиска: например, последняя премьера художественного руководителя «Ивонна, принцесса Бургундская» тоже в определенном смысле эксперимент, шаг театра в новом направлении. С этой точки зрения, наверное, мы и правда с ребятами задали какое-то движение, «завертели».
— Сейчас ты работаешь над новым спектаклем. Что это будет?
— Не скажу — пусть будет сюрприз.
— Про что?
— Про любовь. Но мы и похулиганим немного — без этого никак. В пьесе — шесть персонажей, но, скорее всего, «досочиняем» еще. Поэтому зритель увидит не совсем то, что написал автор. Работа идет с основной труппой при участии нескольких ребят-студийцев.
— Этим летом ты набрал совершенно новую студию. Прежние ученики после пяти лет занятий разошлись. Не обидно терять тех, кто мог бы стать неплохим актером? И вообще — столько было вложено сил, нервов, опыта, и в итоге все надо начинать сначала…
— Конечно, в постоянных вводах новых актеров нет кайфа. Дети уходят, а спектакли остаются, и каждый раз при вводе нового человека нужно выстраивать спектакль под него. Но, несмотря ни на что, работать с ними очень интересно. Ребята, пришедшие ко мне в этом году, совсем другие — не такие, как моя первая студия. Может быть, я так сильно изменился за это время, и потому пришли другие люди. Говорят ведь, что подобное тянется к подобному. В первой студии были умные, красивые, интеллектуальные ребята, с которыми мы много чего сделали, и все они как на подбор были «мозговички». Новый набор оказался каким-то хаотичным. На просмотр их пришло больше, чем было нужно. А я как раз занимался подготовкой юбилейного вечера для театра, и времени на каждого просто не было. Я попросил их сразу сделать показ. И они сделали! Сегодняшняя моя студия — это такой мини-заводик, где все отрегулировано и самоорганизовано. Я с ними дружу так же, как и с первыми ребятами, но уже точнее понимаю, что такое дистанция.
Мне нравится, что в свои 13—16 лет они еще открыты миру. У них нет барьеров в голове, нет страхов, нет пунктов «сверхзадача», «техника» и так далее. Чем меньше человек знает о театре, тем проще ему играть. В отличие от сложившегося артиста, они просто выходят на сцену и делают. Опытный артист похож на сороконожку, которой рассказали, как она ходит. И даже кружку вынести на сцену просто так уже нельзя без психофизики и мотивации. Ну а насчет того, что никто из ребят не решил стать актером — никаких проблем. Проблема только в том, что ты сам к ним привыкаешь. Я не коплю учеников, поэтому я учусь их отпускать.
— Родители не ставят тебе в укор, что ты пытаешься «воспитывать» чужих детей, не имея своих?
— Были такие разговоры, мол, вот когда у вас будут дети... Но вы извините, я уже шесть лет как «многодетный». Да, почему-то считается, что если собственных детей нет, значит, ты в принципе ничего не можешь о них знать.
— Какой твой главный вывод за шесть лет работы с этой аудиторией?
— Я стал понимать, что важно заинтересовать не актера, а человека. Надо возбудить в нем любопытство, чтобы он сказал: «Ну-ка, ну-ка, как это?». Каким образом ты добьешься в нем этого импульса — неважно. Главное, чтобы человеку хотелось пойти и сделать — попробовать что-то новое. От этого театр становится только интереснее.
- 0
- 0
- 0